Книги
Реклама
Д. А. Боровков. Тайна гибели Бориса и Глеба

1.12. Почему боролся за Киев Мстислав Тмутороканский?


Гибелью Святополка война за наследство Владимира не закончилась, так как на юге активизировался его предполагаемый партнер по коалиции Мстислав Тмутороканский. С начала 20-х гг. XI в. ПВЛ начинает проявлять интерес к его деятельности. Как сообщается под 1023 г.: «Пошел Мстислав на Ярослава с хазарами и касогами». В 1024 г.: «…пришел Мстислав из Тмуторокани в Киев, и не приняли его киевляне. Он же пошел и сел на столе в Чернигове; Ярослав же был тогда в Новгороде»{217}.

Историкам приходится прилагать немало усилий для того, чтобы объяснить, почему в борьбу за власть в Среднем Поднепровье в третьем десятилетии XI в. включился правитель периферийной Тмуторокани, неожиданно развернувший вектор экспансии с юго-востока на север. По уникальному свидетельству, сохранившемуся в «Истории» В. Н. Татищева, «Мстислав посылал к Ярославу, прося у него части в прибавок из уделов братних, которыми тот завладел. И дал ему Ярослав Муром, чем Мстислав не желал быть доволен, начал войско готовить на Ярослава, собрав своих, а к тому казаров и косогов присовокупив, ожидал удобного времени»{218}. Согласно гипотезе В. Я. Петрухина, Мстислав как наследник политических традиций хазар претендовал на территории, которые в IX–X вв. платили дань Хазарскому каганату{219}. По версии Н. Ф. Котляра, Мстислав претендовал на Киев потому, что был старшим сыном Владимира от полоцкой княжны Рогнеды и, следовательно, старшим братом Ярослава.

Хотя ПВЛ подчеркивает (в статье 1026 г.) старшинство Ярослава, некоторые исследователи предоставляют преимущественные права Мстиславу на киевский «стол», как союзнику или преемнику Святополка{220}. «Анонимное сказание» упоминает двух сыновей Владимира по имени Мстислав, тогда как летописец под 980 г. воспроизводит перечень из «Анонимного сказания», а под 988 г. говорит только об одном Мстиславе — сыне Рогнеды. Таким образом, и летописная традиция, и «Анонимное сказание», очевидно, были подвергнуты правке с тем, чтобы обеспечить династическое старшинство Ярослава, в результате чего появился «второй» Мстислав. Хотя вопрос о том, кто был инициатором этой правки, остается открытым{221}.

Тем не менее Н. Ф. Котляр полагает, что участниками первого раунда борьбы за власть в Киеве, закончившейся битвой у Любеча, были не Святополк и Ярослав, а Мстислав, наиболее известный, по его мнению, сын Владимира, и… Борис{222}. Полагая, что гибель Бориса и Глеба отнесена к 1015 г. искусственно, исследователь считает, что Борис погиб не в 1016 г., после битвы при Любече, а в 1017 г. Мстислав боролся уже против Ярослава, поскольку именно под этим годом ПВЛ сообщает о вступлении Ярослава в Киев. Не ясно, однако, какие обстоятельства заставили Мстислава прервать борьбу на долгие шесть лет.

Единственным приемлемым объяснением этого нам представляется гипотеза о том, что Мстислав не участвовал в междоусобице 1015–1019 гг., аявлялся союзником Святополка на следующем ее этапе в 1019–1022 гг. Опираясь на местное население, Мстислав начал в 1023 г. движение на север в поддержку Святополка, а после исчезновения союзника с политической арены он вполне мог объявить себя его политическим преемником, пользуясь пребыванием Ярослава в Новгороде. Однако киевляне отвергли кандидатуру тмутороканского князя, явившегося под городские стены во главе хазар и касогов, так что ему ничего не оставалось, как закрепиться в Чернигове. Если в случае с приходом Мстислава под стены Киева в летописи упомянуты «кыяне» — представители местной общины или феодальной корпорации, не суть важно, то здесь мы не встречаем никакого упоминания о «черниговцах», поэтому вероятнее предположить, что Мстислав захватил власть в беззащитном городе с помощью своих хазар и касогов.

Чернигов, наряду с Киевом и Переяславлем, являлся одним из политических центров «Русской земли» — территориальной базы власти киевских князей. Этот «триумвират» днепровских городов находился в исключительном положении по отношению к другим городским центрам. Как было установлено, Чернигов и Переяславль получали свою долю в общих доходах «Русской земли», — а если учесть, что для IX–XI вв. единственной формой осуществления власти являлось экономическое принуждение, выражавшееся во взимании дани в пользу Киева, получается, что они являлись равноправными партнерами «Матери городов русских».

А. Н. Насонов отметил, что «князья Игоревой династии до второй половины XI в. сажают своих сыновей по разным городам, но не сажают ни в Чернигове, ни в Переяславле», так как «образование княжения в Чернигове или Переяславле неминуемо грозило бы разделу „Русской земли“»{223}.

Действительно, и Святослав, и Владимир не нарушали целостности «Русской земли», что, безусловно, привело бы к существенному ограничению политических и экономических возможностей киевского князя. Надо полагать, что возможности эти были велики, если учесть, что одна только новгородская дань составляла 2000 гривен в год. Поэтому не удивительно, что действия Мстислава спровоцировали новый этап династического конфликта.

Момент был выбран удачно, так как, по свидетельству летописи, в 1024 г. Ярослав был занят подавлением мятежа под предводитльством волхвов в Суздале. «И, возвратившись, пришел Ярослав в Новгород и послал за море за варягами. И пришел Якун с варягами, и был Якун тот красив, и плащ у него был золотом выткан. И пришел к Ярославу, и пошел Ярослав с Якуном на Мстислава. Мстислав же, услышав, вышел против них к Листвену. Мстислав же с вечера исполчил дружину и поставил северян прямо против варягов, а сам стал с дружиною своею по обеим сторонам. И наступила ночь, была тьма, молния, гром и дождь. И сказал Мстислав дружине своей: „Пойдем на них“. И пошли Мстислав и Ярослав друг на друга, и схватилась дружина северян с варягами, и трудились варяги, рубя северян, и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и стал рубить варягов. И была сеча сильна, и когда сверкала молния, блистало оружие, и была гроза велика и сеча сильна и страшна. И когда увидел Ярослав, что терпит поражение, побежал с Якуном, князем варяжским, и Якун тут потерял свой плащ золотой. Ярослав же пришел в Новгород, а Якун ушел за море»{224}.

В борьбе за целостность княжеского домена (под которым мы понимаем поднепровскую территорию, находившуюся непосредственно под юрисдикцией киевского князя), Ярослав полагался на помощь наемной варяжской дружины Якуна, которого отождествляют с правителем Норвегии Хаконом Эйрикссоном, изгнанным из страны после прихода к власти Олава Святого (С. М. Михеев){225}. На стороне Мстислава выступил племенной союз северян. О том, что северяне рассматривались как союзники, может быть, данники, но не непосредственные подданные черниговского князя, говорит его отношение к павшим при Листвене: «Мстислав же чуть свет, увидев лежащими посеченных своих северян и Ярославовых варягов, сказал: „Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела“».

Поражение Ярослава и его бегство в Новгород предоставило дипломатическую инициативу тмутороканскому князю: «И послал Мстислав за Ярославом, говоря: „Садись в своем Киеве: ты старший брат, а мне пусть будет эта сторона Днепра“. И не решился Ярослав идти в Киев, пока не помирились. И сидел Мстислав в Чернигове, а Ярослав в Новгороде, и были в Киеве мужи Ярослава». Надо полагать, что к тому времени вокруг Ярослава сложился преданный круг сторонников, которым он мог поручить защиту своей столицы от притязаний Мстислава. Отпор «партии Ярослава», с одной стороны, а возможно, и правовая несостоятельность притязаний на киевский «стол» — с другой, заставила победителя обратиться с предложением мира к побежденному вместо того, чтобы просто отбить Киев у «мужей» Ярослава.

Так, по крайней мере, представляет положение дел летописец, создавший образ амбициозного князя-авантюриста. Лишним подтверждением этому является то обстоятельство, что предложение Мстислава было принято в Новгороде не сразу, а лишь в 1026 г., когда «Ярослав собрал воинов многих, и пришел в Киев, и заключил мир с братом своим Мстиславом у Городца. И разделили по Днепру Русскую землю: Ярослав взял эту сторону, а Мстислав ту»{226}. Мы не знаем подробностей достигнутого соглашения, как не знаем и того, в каком именно месте происходила встреча князей — в Городце под Киевом или в Городце Остёрском. Однако в любом случае Городецкий мир, положивший конец состоянию политического коллапса в «Русской земле», являлся вполне закономерным финалом войны за наследство Владимира.

По сути дела, это было первое соглашение о разделе сфер влияния между представителями. правящей династии. Считается, что с этого момента можно говорить не только о рассредоточении «политических функций между двумя центрами „Русской земли“ — Киевом и Черниговом, которые теперь вместе управляли огромной страной», но и о «первых признаках зарождения на Руси коллективной формы правления, в данном случае системы дуумвирата» (П. П. Толочко){227}. А. С. Щавелев высказал мнение, что переговоры в Городце способствовали зарождению в политической культуре Руси традиции княжеских съездов («снемов»), которые являлись достаточно эффективным средством разрешения междоусобных конфликтов со второй половины XI в. вплоть до монгольского нашествия.

«Городецкий компромисс» рассматривается в исторической литературе как временное явление, однако при этом почти не учитывается, что до 1033 г., когда умер сын Мстислава Евстафий, существовала перспектива наследственного раздела власти между двумя линиями потомков Владимира: это создавало Чернигову возможность для превращения в автономию наподобие Полоцка и не могло не раздражать правителя Киева, предпочитавшего большую часть времени проводить в Новгороде (может быть, в соответствии с одним из условий достигнутого соглашения?).

Можно думать, что сотрудничество Чернигова с Киевом одновременно сопровождалось укреплением территориальных связей Чернигова с зависимыми от него в экономическом отношении периферийными областями. На наш взгляд, только таким путем можно объяснить то, что уже через четверть века полянский Чернигов превратился в политический центр Северской земли; более того, до конца XI столетия он был связан и с далекой Тмутороканью.

Власть «дуумвирата» распространялась не только на Среднее Поднепровье, но и на всю территорию древнерусского государства в целом: как свидетельствуют материалы сфрагистики, новгородские посадники этого периода носили на шее подвеску со знаками обоих соправителей{228}. Однако этот порядок оказался недолговечен. В начале летописной статьи 1036 г. сообщалось: «Мстислав вышел на охоту, разболелся и умер. И положили его в церкви Святого Спаса, которую сам заложил; были ведь при нем выведены стены ее в высоту, сколько можно, стоя на коне, достать рукою. Был же Мстислав могуч телом, красив лицом, с большими очами, храбр на ратях, милостив, любил дружину без меры, имения для нее не щадил, ни в питье, ни в пище ничего не запрещал ей. После того завладел всем его владением Ярослав и стал самовластцем в Русской земле»{229}.

Конечно, характеристика Мстислава является традиционным для древнерусской историографии штампом, но важность этого события в целом трудно переоценить, так как оно предшествует сообщениям о назначении нового князя и епископа в Новгороде, рождении у Ярослава сына Вячеслава, большой победе Ярослава над печенегами и т. д. Необходимо отметить, что сообщение о постройке Мстиславом церкви Спаса, которая станет усыпальницей черниговских князей (а возможно, и кафедральным собором), послужила основанием для гипотезы об учреждении им епископии (М. Д. Присёлков, Я. Н. Щапов){230} или даже митрополии (В. Я. Петрухин, А. В. Назаренко){231}, что позволяло ему получить не только политическую, но и церковную независимость от Киева.

Хотя сведения о политике «дуумвиров» скудны, можно полагать, что им удалось достичь определенной координации действий во внешней политике. Никоновская летопись под 1029 г. сообщает о походе Ярослава на ясов{232}, которые обычно являлись головной болью его соправителя — однако значение этого факта в определенной степени снижается тем, что он зафиксирован лишь поздним летописанием XVI в., тогда как ПВЛ отмечает, что в этот год «мирно бысть». На свой страх и риск Ярослав совершал походы в «Чудскую землю» (Прибалтику), где форпостом русского влияния стал основанный им в 1030 г. город Юрьев, получивший свое название в честь небесного покровителя киевского князя — св. Георгия.

Однако нет сомнений в том, что Мстислав помогал брату в возобновившейся борьбе с Польшей. Под 1030 г. ПВЛ сообщает о взятии Ярославом Бельза, в то время как «был мятеж в земле Польской: восстав, люди перебили епископов и попов и бояр своих, и был среди них мятеж», а в 1031 г. «Ярослав и Мстислав, собрав воинов многих, пошли на поляков, и вновь заняли Червенские города, и повоевали землю Польскую, и много поляков привели, и поделили их»{233}. Действия «дуумвиров» совпали с очередным династическим кризисом в доме Пястов, о котором рассказывает биограф императора Конрада II Випон: «Вышеназванный Болеслав, герцог польский, умер, оставив двух сыновей — Мешко и Оттона. Мешко преследовал своего брата Оттона до тех пор, пока не изгнал его на Русь, в то время как там он жил жалким образом, [пока не] начал просить милости у императора Конрада, добиваясь его помощи для своего возвращения на родину. Между тем император сделал так, решив, что сам он выступит вместе со множеством [воинов] с одной стороны, с другой же стороны на Мешко нападет его брат Оттон»{234}.

Поскольку бежавший на Русь Оттон (которого некоторые исследователи отождествляют с упоминаемым в других источниках Беспримом){235} вряд ли мог действовать без санкции князя Ярослава, логично предполагать в данном случае координацию русско-немецких действий: хотя партнерам по коалиции удалось в 1031 г. изгнать Мешко и посадить на трон Оттона-Бесприма, отославшего императору, по словам «Саксонского анналиста», «корону, а также прочие регалии, которые незаконно присвоил его брат», успех союзников оказался эфемерным; уже в 1032 г. «Бесприм из-за страшной жестокости своей тирании и, как говорит народ, по наущению своих братьев был убит своими же [людьми]. Мешко тут же вернулся домой; поняв, что всё, что он претерпел, было Божьей карой за его безмерное высокомерие, он отправил к императору [послов] и просил о времени, чтобы он мог явиться и дать достойное удовлетворение. Император принял его милостивее, чем он того ожидал, и разделил королевство, которым тот прежде владел самовластно, между ним и его двоюродным братом Дитрихом; впрочем, [позже] он опять стал править один»{236}.

Как бы то ни было, династический кризис 1030-х гг. в Польше способствовал решению проблемы Червенских городов. Таким образом, были ликвидированы негативные последствия событий 1018 г. Как сообщает «Саксонский анналист» под 1039 г.: «В это время Казимир, сын польского князя Мешко, вернулся на родину, охотно был принят поляками и, взяв в жены дочь русского короля, произвел на свет 2-х сыновей — Владислава и Болеслава»{237}. Несколько позже был заключен брак между сестрой Казимира Гертрудой-Олисавой и сыном киевского князя Изяславом{238}.

Комментируя внешнеполитический курс Казимира I, Ян Длугош писал: «…королевство свое он сделал спокойным и безопасным со стороны Руси, и пользовался русской помощью в войнах, которые ему пришлось вести с соседями и собственными [соотечественниками] ради возвращения и восстановления королевства»{239}. В 40-х гг. XI в. русские дружины помогли Казимиру завоевать Мазовию, где после смерти Мешко II утвердился его чашник Мислав. Под 1041 г. ПВЛ сообщает о походе киевского князя «на мазовшаны», а под 1047 г. выражается еще более определенно: «Ярослав пошел на мазовшан, и победил их, и убил князя их Моислава, и покорил их Казимиру»{240}.

Киевский князь продолжил политику укрепления династических связей, начатую его отцом. Как констатировал А. В. Назаренко: «Едва ли найдется историк, который, обращаясь ко времени Ярослава Мудрого, не украсил бы своего труда списком заграничных браков многочисленного потомства Ярослава»{241}. Продолжим эту традицию и мы, тем более что список этот действительно впечатляет…

Женатый на дочери шведского конунга (короля) Олава — Ингигерд, Ярослав, разумеется, поддерживал оживленные политические контакты с правителями скандинавских стран: по свидетельству исландских «королевских саг», в разные годы при его дворе в Новгороде побывали норвежский конунг О лав Харальдсон, его сын Магнус и брат Харальд, который женился на дочери Ярослава Елизавете{242}. В 1042–1043 гг. он пытался породниться с германским королем Генрихом III, однако тот предпочел киевской княжне принцессу Агнессу Аквитанскую. В результате отношения со Священной Римской империей ухудшились, и князь стал поддерживать оппозиционные немецкому влиянию тенденции в Центральной Европе. Одна из его дочерей, Анастасия (имя которой упоминает в «Польской истории» Ян Длугош), вышла замуж за принца Андрея (Эндре). В середине 1040-х гг. киевский князь способствовал его возведению на венгерский трон, после чего, очевидно, состоялось бракосочетание Андрея с Анастасией: один из их сыновей, Шаламон, был королем Венгрии с 1063 по 1074 гг.{243}.

Еще одна дочь, Анна, в 1049 или 1051 г. вышла замуж за короля Франции Генриха I, причем, как позволяют предполагать источники, брак был заключен по инициативе французской стороны. Благодаря этому матримониальному союзу все короли, начиная с Филиппа I (1060–1108), являлись прямыми потомками Ярослава Мудрого. Поскольку подпись Анны сохранилась на нескольких грамотах рядом с подписью ее сына, можно думать, что в период его малолетства она активно участвовала в политической жизни, по крайней мере до тех пор, пока не оказалась дискредитирована скандалом, связанным с ее похищением Раулем II, графом Крепи и Валуа, который за незаконный брак с ней был отлучен от церкви папой Александром II.

После русско-византийской войны 1043 г., завершившейся подписанием мирного договора три года спустя, Ярославу удалось повторить политический успех отца, женив своего сына Всеволода на дочери византийского императора Константина IX Мономаха{244}. Родившийся от этого брака в 1053 г. сын Владимир унаследовал родовое имя своего деда со стороны матери. Сам он писал в начале своего «Поучения»: «Я, худой, дедом своим Ярославом, благословенный, славным, нареченный в крещении Василием, русским именем Владимир, отцом возлюбленный и матерью своею из рода Мономахов…»{245}.

Относительно браков других сыновей Ярослава нет достоверных сведений, однако приведенных данных вполне достаточно для того, чтобы оценить масштабы его матримониальной политики, ее значения для древнерусского государства. В определенной степени следует согласиться с утверждением о том, что «со времен Ярослава Владимировича можно говорить о подлинной дипломатии, как целенаправленной, рассчитанной на многие годы внешней политике Киевской Руси, преследовавшей как близкие тактические, так и далекие стратегические цели» (Н. Ф. Котляр){246}.



<< Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 3773