Начало Руси
При описании событий конца VIII в. впервые появляется в достоверных источниках название «русь». Пока именно «русь», народ, а не «Русь», государство. Появление имени, – пусть немногим более, чем только имени, – славного в грядущих веках народа и великой страны – достойный итог первобытной истории Славянской Европы. Но вокруг одного только имени идет немало споров, и на них придется остановиться. Написанные в Крыму конца Х в. «Чудеса святого Стефана Сурожского» выводят русов с севера. Но впервые появляются русы в этом же источнике на исторической сцене, уже достигнув Причерноморья.
Итак, при каких обстоятельствах появилось имя «русь»? В науке эта проблема отягощена долгим диспутом «норманистов» и «антинорманистов». В центре спора – сведения письменных источников, которые как будто позволяют выводить «русь» из Скандинавии. Этот спор привел к одному важному положительному результату – выявлению подлинных причин становления Русского государства, отказу от романтических представлений об основании «страны» единственным «героем». Удалось доказать и то, что появление в Восточной Европе названия «русь», вопреки летописному преданию, предшествовало вокняжению Рюрика, основателя рода Рюриковичей.[2050] Русь возникла в итоге долгого внутреннего развития. Но продолжающаяся дискуссия по вопросу происхождения названия прежнего смысла на этом фоне лишается. Мы видели, что путь славян к государству начался задолго до «руси» или «Руси». Не окончился он и с ее появлением. На фоне этой величественной картины складывания новых общественных отношений появление названия «русь» – только эпизод, хотя для самой Руси исторически и важный. Важный лишь в силу того, что со временем это название стало именем государства.
Не менее малозначителен вопрос и на фоне нарисованной нами картины русско-скандинавских отношений. Уже во второй половине VIII в. славянские и скандинавские племена Прибалтики составили единое политическое, экономическое и культурное поле. Причем главенствовала на этом поле словенская тогда Ладога – важнейшее звено взаимного общения. Поволховье дало Скандинавии конунга Сигурда, с которым связано начало викингской эры на Западе. Оно же, что важнее, обеспечило обогащение норманнов за счет восточной торговли. В этих условиях тесного взаимного общения племен могли иметь место какие угодно встречные течения. Но восточное славянство все равно развивалось с опережением. И по отношению к скандинавам, и по отношению к полабским и поморским родичам. Это очевидно уже из одного факта сложения единого христианского государства Русь в Х в. В ту пору в Скандинавии государства едва возникали, и христианство лишь делало первые шаги. А языческие Полабье с Поморьем еще и не перешагнули уровня отдельных племенных «княжений».
Итак, перейдем к данным, которые предоставляют нам относительно слова «русь» языковедение и письменные источники. Существуют три основных лингвистические версии происхождения названия Руси. Первую из них, наиболее разработанную в науке, можно определить как «фенно-скандинавскую». Согласно ей, слово «русь» произошло от финского ruotsi, которое, в свою очередь, восходит к древнескандинавскому ruю ‘гребцы’. Заимствование этого слова для обозначения скандинавов произошло при самых первых контактах финнов с ними, в VI–VII вв. Для последующего важны два обстоятельства. Во-первых, слово «русь» является, по этой теории, заимствованием именно финского ruotsi, а не скандинавского ruю. Во-вторых, слово ruotsi в финских языках обозначает как скандинавов, так и русских.[2051] Вторая версия может быть обозначена как «славянская». Согласно ей, название «русь» связано с какой-то из двух славянских основ – *rudsa ‘русый’ или *ru ‘течь’, откуда «русло». Первоначально русь, по этой версии, являлась одним из восточнославянских племен Поильменья.[2052] Наконец, третья версия, довольно давняя, но поздно обоснованная лингвистически, связывает русь с южными географическими этническими названиями – от иранского племени роксоланов до реки Рось. Языковое обоснование теории производит слово «русь» от индоарийской основы *ruksa со значениями ‘белый, светлый’.[2053]
Впрочем, последняя версия не находит прочных оснований в письменных источниках.[2054] Все конкретные их сведения – начиная с «Чудес святого Стефана» – связывают происхождение «руси» с севером. Но вот между первыми двумя версиями показания источников расходятся. Впрочем, следует сразу оговорить одно обстоятельство. На вопросы, – с чьим языком связано название «русь» и кого в разные, даже в самые ранние времена называли «русью» – могут быть разные ответы. Тем не менее приведем все могущие иметь значение свидетельства письменных источников.
В пользу первой теории работает то, что современные событиям иностранные источники Х, а иногда и IX в., определенно связывают «русь» со скандинавами. Так, Константин Багрянородный четко отделяет «росов» от управляемых ими славян. При этом он приводит «славянские и «росские» названия днепровских порогов. «Росские» оказываются скандинавскими.[2055] Другой византийский автор середины Х в., Симеон Логофет, производит «росов» «из племени франков».[2056] Последнее легко толкуется как эпитет норманнов, поскольку собственного обозначения для этих германских («франкских») племен ромеи еще не имели. Тем более, «франкский» итальянский автор того же времени Лиутпранд Кремонский в связи с теми же событиями, походом русов на Византию 941 г., пишет, что греки «по внешнему виду» называют этот народ ???????, «мы же по их месту жительства зовем нордманнами». Дальше приводится объяснение названия как «северные люди».[2057] Лиутпранд нигде не относит это «географическое» определение к славянам. Норманны у него – именно скандинавы.[2058]
Между тем русов еще применительно к IX в. называли норманнами хронист Иоанн Венецианский[2059] и – что важно как современное свидетельство – король Италии Людовик II.[2060] Четко отличают «русов» и «славян» большинство мусульманских авторов IX-Х вв. При этом в их описаниях нравы русов напоминают скорее скандинавские, чем славянские. Наконец, один из них, Йакуби, называет «русами» норманнов, напавших в 844 г. на Испанию.[2061] То же самое противопоставление «руси» и «словен» мы находим, что любопытно, в первой статье Русской Правды краткой редакции.[2062] Относится она в записи к началу XI в., ко временам Ярослава Мудрого.
И то же самое наблюдаем в Начальной летописи применительно к событиям IX – первой половины Х в. Более того, уже Начальный летописец утверждал, повествуя о вокняжении Рюрика: «И от тех варягов, находников тех, прозвалась Русь, и от тех слывет Русская земля». Впрочем, здесь больше стремления связать с династией основание государства, тем более что выше летописец уже говорил вне всякой связи с Рюриком о походе «руси» на греков.[2063] Нестор в начале XII в. снял это противоречие. Поход 860-х гг. на Византию возглавляют у него Аскольд и Дир, бывшие бояре Рюрика. Название же «Русь» связывается с особым племенем «русь», будто бы имевшимся среди «варягов». Других «варягов» летописец перечисляет, жестко очерчивая значение этого названия для средневековой Руси – «звались те варяги русь, как другие зовутся свеи, другие же урмане, англяне, другие и готы – так и эти».[2064] Впрочем, то, что варягами в XI–XII вв. называли в первую очередь скандинавов, а во вторую – западных европейцев вообще – и так нет особых сомнений благодаря древнерусским и византийским источникам. Однако следует иметь в виду, что Повесть временных лет явно стремится свести к одному Рюрику все предания о первоначальной «руси». Рюрику две из трех ее основных версий приписывают и основание Ладоги.[2065] Даже рассматривая, однако, летописные построения как довольно искусственные, мы не можем вовсе отказывать им в силе источника.
Озеро Ильмень. Современный вид
Но в пользу «славянской» версии также имеются свидетельства письменных источников. На первом месте здесь арабский автор IX в., старший современник Йакуби, Ибн Хордадбех. Он определяет русов, прибывающих с далекого севера, как «одну из разновидностей славян».[2066] Это единственное, но однозначное и веское известие придает значимости остальным. Начать следует с того, что та же «Правда русская» не менее четко выделяет среди подданных князя «варягов» в особую группу. По крайней мере, к XI в. существовала жесткая грань, отделяющая их от «руси» в целом. Воскресенская летопись XVI в., в уже цитировавшемся рассказе о расселении словен ильменских, приводит любопытное предание. Придя от Ладожского озера к Ильменю, словене здесь будто бы «прозвались иным именем, и нареклись русь реки ради Руссы, что впадает в озеро Ильмень».[2067] Подобные предания бытовали в Новгородской земле и веком позже – правда, слившись уже с южнорусским преданием о мифическом Русе как брате Словена и предков кочевых народов. В новгородской версии, в отличие от известной с XII в.[2068] южнорусской, Рус представал союзником Словена в возникшей из-за «тесноты» распре, а затем его спутником в пути на север. Речные названия Поруссия и Полисть якобы происходят от имен его жены и дочери. В этих поздних фантазиях для нас важно сохранение древнего предания о связи Южного Приильменья с первоначальной «русью».Итак, письменные источники как будто сильно расходятся в своих свидетельствах. Возможно ли положительное сопоставление их сведений? Возможно – и сопоставление, и совмещения. Для этого следует только развести два обозначенных уже вопроса. Первый – откуда произошло название «русь»? Второй – кто первоначально именовался «русью»?
В этом случае вырисовывается следующая картина. Во-первых, название «русь», согласно исторической памяти Руси XI–XII вв., неславянское, оно пришло «от варяг». Если бы «русь» являлась одним из восточнославянских племен, чье название легко объяснялось бы из славянского языка, подобное мнение у летописцев не сложилось бы. Во-вторых, русью все-таки «прозвались словене». При этом место, где это произошло, в исторической памяти Новгородской земли, – Приильменье, особенно южное. Здесь есть целая группа названий, образованных от слова «русь». К XVI в. уже даже считалось возможным производить, напротив, название народа «русь» от реки Руссы – чего не делали в XI в. В-третьих, на каком-то этапе «русь» было воспринято, даже частью славян, как имя для скандинавов. Произошло это на юге складывающейся Руси и не ранее середины IX в., когда присутствие скандинавов в Восточной Европе резко возросло. Потому для Ибн Хордадбеха, современника подмены, «русь» – еще славяне, а для Йакуби и Людовика II – уже норманны или их родня. Однако скандинавы именовались «русью» недолго и непоследовательно. К концу Х в. на Руси, а в первых десятилетиях XI в. в Византии утверждается новое обозначение скандинавов – «варяги», известное в самой Скандинавии как название воинов-наемников за границей (vжring). Для Руси (южной) это напрямую сопрягалось с появлением нового значения для «русь» – ‘киевляне’, а затем, к началу XII в., и ‘поляне’ вообще. Что касается Северной Руси, то здесь подмены и не могло произойти, а скандинавов звали «немцами», как и всех германцев, либо по племенным именам.
Не отсюда ли в конечном счете летописное предание о «руси», прозвавшейся «от варяг»? Как мы помним, «фенно-скандинавская» теория как раз определяет, что «прозвалась», восприняла свое имя русь вовсе не «от варягов», а от финских аборигенов. Однако все равно летописное предание работает именно на эту теорию. Именно в силу четко выраженного мнения об иноязычном происхождении названия «русь». Слова «русый» и «русло» были достаточно хорошо известны на Руси XI–XII вв., а со времен появления имени прошло не так много поколений, чтобы славянский корень забылся целиком. Ясно, что во времена летописцев никакого племени «русь» на Руси не знали. Но и племя «русь» за «Варяжским морем» – не более чем домысел летописца. Чтобы объяснить его отсутствие в современной Скандинавии, он утверждал, будто Рюрик забрал оттуда «всю русь».[2069]
Как же развивались события? Ход их вполне поддается восстановлению, если идти от накопленных наукой источниковых данных. В VI в. в языке западных финнов появилось воспринятое от скандинавов слово ruotsi. Оно стало обозначать чужеземцев, приходивших из лежащих вокруг Балтики земель на финские земли. Не исключено, что даже все европейские народы нефинского расового типа – включая в том числе славян-кривичей. Последнее, однако, необязательно – поскольку кривичи уже селились на финских землях до появления этого слова. Во всяком случае, когда в конце VII в. в нижнем Поволховье закрепились словене, они уже стали для окрестных вепсов и вадьялов ruotsi. Это значение закрепили тесные контакты словен с заморскими ruotsi – скандинавами – в VIII в., когда во главе данов и свеев встали выходцы из словенского Поволховья.
Где же произошло восприятие слова «русь» славянами и возникновение особой группы населения «русь»? Ответ очевиден – в Ладоге, в месте теснейшего общения финнов, славян и скандинавов. При этом участие скандинавов играло второстепенную роль. «Русью» стали звать себя славяне, именно смешивавшиеся с туземными финнами и знающие их речь. Все это указывает на 780-е гг., время после перехода Ладоги в руки словен. В Ладоге тех лет было крайне мало скандинавов, по крайней мере – людей скандинавской культуры. В то же время население оказалось достаточно пестрым, чтобы из смешения разных племен возникла особая группа людей, не причислявших себя в строгом смысле ни к одному. Они и приняли название – «русь». В основном это были, конечно, славяне и финны, свободно владевшие языками друг друга, связанные кровными узами.
«Русь» изначально явно не была «племенем», «родом» в привычном смысле, но слиянием людей из разных «родов». Слияние это происходило на почве не столько даже взаимного свойства, сколько общих интересов. «Русь», чему достаточно свидетельств от IX–X вв., – прежде всего, общественная группа. Древние русы жили торговлей на речных путях Восточной Европы, а если требовалось – военными набегами. И это тоже указывает на Ладогу, важнейшее звено в торговой системе 780-х гг. Разноплеменная дружина «русь», сложившаяся в граде к этому времени, и взялась за освоение великого Волжского пути. Сначала – в качестве посредников осевших в Ладоге персидских стеклоделов. Потом – уже, наверное, через год-два, – самостоятельно. Вообще, события, связанные с появлением руси и расширением ее влияния, происходили стремительно и заняли не более двух десятилетий.
Находки в Старой Ладоге. VII–IX вв.
Однако эта разноплеменная вольная дружина, независимая от родоплеменных властей, выламывалась из устоявшегося уже строя жизни Ладоги. Ладога рубежа веков – верный партнер словенских князей-волхвов из Любши – была не лучшим местом для проявлений независимости. Русь не находит себя в общине Ладоги. Конфликтов происходит тем больше, чем больше молодых словен и вепсов привлекает богатая и свободная жизнь бродячих купцов. У умножившейся руси появляется стремление создать собственную общину, в конечном счете – стать отдельным «родом». Русь сохраняет Ладогу как родной очаг, как верный тыл, продолжает обогащать ее – но в возросшей своей массе сдвигается на юг.Какая-то часть руси осела в Городке у порогов – важном пункте на пути ладей с восточным серебром. Но основная масса выстроила и населила неукрепленную весь гораздо выше по реке, в будущей новгородской округе. Это древнейший населенный пункт с названием Руса – старше «Старой Руссы» к югу от Ильменя. Неукрепленное поселение располагалось на террасе над поймой Волхова, на левом берегу. К северу, при излучине реки, жители воздвигли три сопки. На крутом правом берегу выше по течению тогда же или позже основали городище Слудица, защищенное глиняным валом. Еще дальше на юг, в самом Приильменье на реке Веряжи, в конце VIII в. появилось уже упоминавшееся поселение Георгий. С самого основания этот будущий град стал центром торговли с востоком – на тот момент важнейшим на самом озере. В низовьях той же Веряжи, на острове, тогда же или позднее возникло городище Сергово, защищенное длинным валом. Появляются русы и в Южном Приильменье, в окрестностях будущей «Старой» Руссы. Судя по большому количеству произведенных от слова «русь» географических названий, сюда в итоге и стянулась основная масса руси. Ее памятники – сопки еще VIII в. на Порусье и Ловати. Здесь располагались поселения, чьи жители занимались ремеслом.[2070] К моменту прихода в южноильменскую «Руссу» численность руси (с учетом семей) возросла уже до нескольких тысяч. В том числе за счет присоединившихся местных жителей. Так что предание XVI в. вполне оправданно в том, что «прозвались русью» пришельцы из Ладоги именно в Поильменье.
Археологические материалы конца VIII в. – когда только и можно говорить о факте появления руси – довольно однозначны. Скандинавский элемент в среде русов Поволховья и Поильменья того времени крайне мал, если не ничтожен. Русы не являлись заморскими пришельцами – ни норманнскими, ни западнославянскими. Никакого племени «русь» за пределами исторической Руси никогда не существовало. При всей своей разноплеменности русь являлась исключительно местным образованием. Самый значительный ее неславянский компонент – финский, вепсский. Но и он по материалам тогдашней Ладоги явно уступает словенскому. Хотя при движении руси вверх по Волхову от Ладоги процент финнов как раз мог возрастать за счет вадьялов и «чуди». Итак, поздние новгородские предания справедливы в том смысле, что именно словене «прозвались русью». Только в IX–X вв. в связи с увеличением доли скандинавов и их проникновением на юг по Днепру там «русь» какое-то время воспринималась как нечто инородное. Именно тогда у части славянских племен и у южных их соседей «русы» оказались тождественны на время «норманнам». Но ненадолго – уже к концу X в. появляется общепринятый термин «варяги», а слово «Русь – русь» становится обозначением всего Древнерусского государства и, наконец, киевских полян как жителей его столицы. Последний смысл впервые четко определяет Нестор: «поляне, которые ныне зовутся русь».[2071] В конце же VIII в. русь действительно являлась «викингами» – словенскими викингами, бродячими дружинами воинов и торговцев.
Характерно, что скандинавы называли вольные разноплеменные дружины Приладожья иначе – кюльфингами (чему соответствует древнерусское слово «колбяги»). Название производят от кюльфы – колокола, созывавшего воинов на сходку. Подобно древнейшим русам, кюльфинги скандинавских источников – вольные воины и торговцы. Тождественность этого термина славянскому «русь» для VIII–IX вв. вполне очевидно. Итак, скандинавы не принимали названия «русь» и придумали для него собственный синоним. Более того, «Кюльфингаландом», «Страной Кюльфингов», они называли Русь до того, как за Х в. утвердилось новое название – Гарды, «Города», или Гардарики, «Государство Городов».[2072] В названии словенских краев «Страной Кюльфингов» еще в конце VIII в. ничего невероятного нет. Ведь именно «русы», кюльфинги, ездили с приходившими на Волхов восточными ценностями в Скандинавию, именно их там знали лучше всего из обитателей будущей Руси. К началу XI в. термин «колбяги» вошел и в русское право. При этом они отделялись как от варягов, так и от большинства «руси». В это время требовалось уже отличать и от пришлых наемников, и от княжеской дружины продолжавшие действовать на Новгородчине разноплеменные военно-торговые ватаги.
При всей своей разноплеменности, на Волхове и Ильмени русь уже в конце VIII в. стала напоминать обычный славянский «род», племя с собственными землями и поселениями. Правда, поселения руси оказались разбросаны на огромном расстоянии речного пути по обе стороны озера, среди словенских и финских. Но связи между русами поддерживались теснейшими, и они осознавали себя как одно целое. Где племя – там племенные вожди. Свидетельством выделения в среде руси собственной знати, богатейших и самых родовитых воинов-торговцев, являются сопки на Ловати. В Коровичино в «русских» низовьях Ловати, рядом с ремесленным поселением, воздвиглось около десятка монументальных сопок. По трудоемкости возведения они не уступали княжеским сопкам приладожского севера. В верхней части трех изученных сопок – каменные кладки, их вершины окаймляли два кольца валунов. Высота сопок достигала 10 м. Погребения здесь совершались с животными жертвами. Найдены останки лошади, собаки и орла. Подобные сопки были в Марфине на Порусье.[2073] Нельзя не обратить внимания на большое количество – по сравнению с севером – подобных памятников. В обоих случаях – это целые группы. Широкое использование «княжеского» ритуала подчеркивало равноправие верхушки русов, их независимость от далекой теперь любшинской знати.
О воинственных и независимых нравах этой среды память сохранялась долго. В предании начала XII в. о «Русе», легендарном предке руси, говорилось: «Рассказывают также, что у Руса был сын, которому в схватке с каким-то человеком разбили голову. Он пришел к отцу весь в крови. Тот ему сказал: «Иди и порази его!» Сын так и сделал. И остался такой обычай, что, если кто-либо ранит, они не успокоятся, пока не отомстят. И если дашь им весь мир, они все равно не отступятся от этого».[2074] С одной стороны, описывается восточнославянский (и скандинавский) обычай мести за нанесенную обиду. С другой стороны, привязка его именно к «Русу» весьма показательна. Освободившиеся от власти племенного права, русы не считали нужным прибегать к нему в своих расчетах с врагами.
Был у русов в конце VIII в. и собственный князь. «Чудеса святого Стефана» называют его Бравлином.[2075] Имя это, услышанное греками, два столетия передававшееся ими изустно, а много позже «переведенное» на древнерусский и только так дошедшее до нас, трудно истолковать. Его неславянское происхождение, казалось бы, очевидно. Обращает на себя внимание сходство имени «Бравлин» со скандинавским местным названием «Бравалль». Место знаменитой битвы, где пал словенский князь, конечно, тогда хорошо знали в Поволховье. А значит, и имя «Бравлин» с неожиданной легкостью поддается истолкованию – как именно славянское образование «Бравленин». Это могло быть прозвище одного из немногих (или единственного?) уцелевших словенских участников Бравалльской битвы. Но могло быть это и имя ребенка, рожденного в год битвы или после смерти погибшего в ней отца – почему бы и не самого князя Рёгнвальда? Князя, по «Чудесам», окружают «бояре». Какое слово стояло в греческом оригинале, сказать невозможно. Но имеется в виду, конечно, высшая военно-торговая знать, оставившая сопки Южного Поильменья.
Интерес руси к югу, и к течению Ловати в особенности, был вполне объясним. В конце VIII в. словене, не без участия, конечно, уже вездесущей руси, расселились далеко на юго-восток. В конце VIII в. появилось селище Бережок в Удомельском Поозерье.[2076] Ранее, с конца VII в., здесь уже шло смешение славян с местными финнами. С юго-восточных окраин Ильменского бассейна первые словенские поселенцы на рубеже VIII/IX вв. проникают на верхнюю Мологу.[2077] Эти передовые отряды расселяющихся славян приближали, казалось бы, русь к богатствам Востока. Выход славян к истокам облегчал торговлю по Волжскому пути.
Но дальше возникали препоны. Земли союзной, местами сливающейся со словенами «веси» заканчивались в Помоложье. Дальше, от впадения Мологи в Волгу, располагались владения волжско-финского племенного союза меря. Меря пользовалась выгодами общения со славянами – но стремилась обратить приволжскую торговлю в свою пользу. Верхнее Поволжье контролировалось племенным градом мери – Сарским у Ростовского озера.[2078] Какая-то часть возможных прибылей руси оседала там. Дальше на восток под покровительством хазар строилась Волжская Болгария. Но главной проблемой руси являлись сами хазары. Большую часть пути русы следовали по землям каганата. Любой вариант речного плавания – прямо по Волге или по Оке и Дону, а затем в Волгу – приводил славянских купцов в хазарские низовья, в сердце каганата. Это была единственная дорога в Каспий. В руках хазарских сборщиков пошлин и позднее оставалась немалая часть русского прибытка на Волжском пути. Так что русь задумалась о поисках обходных путей. Здесь кстати пришлись воспоминания о «киянах» с их южными украшениями, которых привели когда-то в Ладогу кривичи. От последних, живущих в верховьях Ловати, могли дойти до Бравлина и его соратников первые слухи о возможности плавания по Днепру в Черное море. Легендарные для северных славян «греки» славились богатством не меньше, чем мусульманские страны. Земли Византии представляли желанную цель и для торговца, и для воина-разбойника.
Первый бросок руси на юг являлся актом единовременным. Датировать его можно последним десятилетием VIII или самым началом IX в. Поход Бравлина оставил немало разрозненных следов в источниках. Жителям киевских Полей первое появление среди них руси запомнилось как пришествие князя «Руса», чудесного избавителя от внешних врагов. Об этом рассказывали уже в середине Х в., когда предание записал византиец Симеон Логофет.[2079] В начале XII в. гораздо более мифологичный вариант предания, где Рус впервые предстает «братом» предков кочевников, дошел из Южной Руси до персидского автора «Собрания историй».[2080] В этой пограничной со Степью южнорусской зоне люди в конце XII–XIII в. называли себя «русичами», т. е. детьми «Руса», – по «Слову о полку Игореве». Предание о Русе, противоречившее официальной летописи, в нее не вошло – но было подхвачено (и искажено) в XIII в. поляком Богухвалом, а в XVII в. в совсем уже искаженном виде перешло в новгородские сказания. Другой след – странное новгородское предание о «варягах» (изначально – руси?) как «первых насельниках» Киева, записанное в начале XV в.[2081] К концу XVII оно преобразилось в совсем уже фантастический рассказ о том, как Киев построили новгородские изгои – во главе с Кием![2082] Но не содержит ли этот рассказ следы подлинного предания о вольной руси, отчужденной от словенского племенного строя, пришедшей к Киеву задолго до Аскольда? Наконец, достоверный очерк о событиях в конечной точке похода Бравлина – византийском Крыму – содержат «Чудеса св. Стефана».[2083]
По всем источникам вырисовывается следующая картина этого грандиозного и дерзкого предприятия. Бравлин собрал «рать великую русскую» и, «весьма силен», двинулся против течения Ловати к верховьям Днепра. Выступил князь с войной, а не с миром – на разведку будущих торговых путей и испытание силой их богатства. Русь шла в быстрых парусно-гребных ладьях, построенных в многолетних ладожских традициях, пригодных и для реки, и для моря. Ладьи перетащили на Днепр волоком. С местными кривичами поладили миром. Те сами были заинтересованы в выгодах, которые сулила торговля с русью. Уже очень скоро в земле смолян возник русский град Гнездово – предшественник Смоленска. Пока же Бравлин мог усилить за счет кривичских охочих дружин свое войско, а заодно получить сведения о пути вниз по Днепру. При мире с кривичами дальнейший путь становился до Киева безопасен. Но в Киеве Бравлин застал изменившуюся ситуацию. Пытаясь обойти хазарских таможенников, русь неожиданно для себя застала хазар на своем пути, у Киевских гор.
Предание о «Русе» начала XII в. свидетельствует, что хазары распоряжались в будущей «Русской земле» Среднего Поднепровья к моменту появления здесь руси. Следовательно, действие знаменитого предания о «хазарской дани», записанного еще Начальным летописцем в XI в.,[2084] должно разворачиваться перед приходом «руса» Бравлина к Киеву.
Согласно этому преданию, после смерти легендарных основателей Киева поляне стали подвергаться нападениям со стороны соседей. Призрачный союз живущих «в мире» южных племен не продержался долго. Особенно ярыми врагами полян проявили себя западные соседи, древляне. Их набеги ослабили Киев. Этим воспользовались хазары. Их войско явилось к Киевским горам. Рывок хазар на запад, к Днепру через северские земли, кстати, отмечен массовым строительством градов, о котором говорилось ранее. Северу хазары, в конце концов, покорили и обязали платить дань – тогда или позже. Покорился завоевателям внешне и Киев. Как говорит летописное сказание, хазары потребовали от ослабленных полян: «Платите нам дань». Поляне, подумав, дали от каждого «дыма» – семейного домохозяйства – по мечу. Хазарские «старцы», увидев эту дань, якобы сказали своему «князю»: «Не добра дань, княже. Мы ее доискались оружием односторонним, то есть саблями, а у этих оружие обоюдоостро, то есть мечи. Они будут и с нас брать дань, и с иных стран».
Но «князь», как можно заключить из Повести временных лет, не обратил внимания на предупреждение. Хазары продолжали брать дань с «родов» Кия и его братьев еще долгое время.[2085] Да и Начальный летописец не только нигде не говорит, что дурное предзнаменование отвратило хазар от сбора дани, но прямо утверждает, что они «владели» полянами. Не видит летописец никакого вызова и в самой полянской дани мечами. Разве что сильно скрытую угрозу – которую не разглядели хазарские полководцы. Скорее в выдаче оружия с каждого «дыма»-хозяйства можно усмотреть капитуляцию. Заметим, что в пору сложения предания поляне мечей еще сами не ковали. Выдача привозного (византийского?) оружия, полезного в бою с панцирной конницей, могла являться и прямым требованием хазар. К XI в. устное предание патриотически переосмыслило древнюю историю.
В такой-то обстановке у Киева появился огромный по тем местам и невиданный прежде парусный флот Бравлина Руса. Для хазар это явилось полной неожиданностью. Впрочем, обе стороны – и русь, и хазары, – были в равной степени неприятно удивлены. Дело шло к войне – но кончилось, судя по преданию о Русе, миром. Между сторонами устанавливались равные и взаимовыгодные «братские» отношения. Хазары по просьбе «Руса» предоставили ему какие-то права в Поднепровье. Скорее всего, Поля отдавались – в хазарских понятиях – под власть и покровительство руси на условиях уплаты дани. Именно русь, а не хазарские сборщики, теперь взимала ее с полян. Сидевшие в Киеве «роды» Кия и братьев, как и их «подданные», остались в выигрыше. Добыча или прибыль от походов руси на юг при участии полян вполне могли искупить платившееся хазарам «от дыма». От возможных же карательных акций новый покровитель мог защитить.
Это «Рус» сразу же доказал делом, разгромив соседних «славян» – то есть древлян. Древляне требовали от русов и кочевников уступить им какие-то земли в Поднепровье. Не исключено, что все Правобережье, которое не без оснований считали своим, дулебским. В «ссоре и сражении» между русью и их степными союзниками, с одной стороны, и древлянами – с другой, последние были разбиты наголову. Древляне бежали, а Рус запомнился в Полях как великий герой. По словам Симеона Логофета, будущие русы «освободились благодаря какому-то божьему совету или вдохновению от напастей тех, что их одолели и ими владели» – и назвались якобы по «сильному» избавителю. Победитель Бравлин, установивший более-менее выгодные отношения с хазарами и прогнавший обидчиков-древлян, конечно, казался полянам посланцем богов.
В Киеве Бравлин получил уже вполне определенные сведения о крымских землях. Он осознал выгоды связей с ними – но не мог надеяться завязать их без применения и демонстрации силы. К тому же дальний поход за добычей следовало оправдать. Теперь к нему присоединились и полянские ратники, только что обедневшие из-за древлянских набегов и хазарского вторжения. Союз же с хазарами пришелся весьма кстати для дальнейшего пути. Хазары, хотя и союзные Византии, но заинтересованные в ослаблении ее крымских баз, обеспечили Бравлину проход через днепровские пороги. Ладьи здесь приходилось вытаскивать из реки, и рать была чрезвычайно уязвима. Естественно, помощь оказывалась не для того, чтобы Бравлин пришел в Крым с миром. Незадолго до того из-за движения христиан крымской Готии против хазар позиции ромеев в Крыму укрепились. Теперь, не нарушая союза с Империей, каганат пытался расплатиться руками руси. Хазары могли предоставить Бравлину и инженеров осадной техники, использованных позднее у Сурожа. Ни словене, ни поляне навыков штурма настоящих городских стен пока не имели.
И вот русский флот спустился по Днепру, вышел в море и достиг берегов Крыма. Ромеи не ожидали вторжения со славянского севера. Крым никогда не подвергался славянским набегам. Появление же морской рати Бравлина на Черном море стало сущим шоком. Еще большим, чем для франков и англосаксов появление в те же годы огромных флотилий викингов у их берегов. Флот с «греческим огнем» весьма пригодился бы крымским ромеям. Но до сих пор прикрывать фему Херсон с моря нужды не было. Если патрульные корабли у ромеев здесь и были, то немногочисленные и недостаточно оснащенные. Не встречая особого сопротивления, Бравлин высаживался на берега, разорял предместья городов, угонял полон и захватывал добычу. Так он опустошил все побережье от Херсона до Керчи. От Керчи на хазаро-византийской границе он вновь повернул к западу вдоль берега. В распоряжении князя все еще оставалась «многая сила».
Внимание Бравлина привлек город Сурож (ромейская Сугдея). Князь решил взятием большой крепости подытожить удачное и невиданное по дерзости предприятие. Десять дней длилась осада Сурожа. Ромеи упорно защищались – но, в конце концов, после ожесточенных боев, русам во главе с Бравлином удалось проломить окованные железом ворота. Бравлин с обнаженным мечом ворвался в Сурож во главе своей рати. На его пути оказалась церковь Святой Софии. Бравлин уже оценил во время налетов на побережье богатство византийских храмов. Ближняя дружина под его предводительством взломала двери, и князь вошел в церковь. Перед его глазами была гробница незадолго до того, около 789 г., умершего епископа Сурожского Стефана. Русские «бояре» прибрали к рукам «царское одеяло, жемчуг, золото, камни драгоценные, лампады золотые и сосудов золотых много».
Но в этот момент, как повествуют «Чудеса святого Стефана», князь внезапно рухнул на пол и забился в припадке. «Обратилось лицо его назад», изо рта пошла пена. «Великий и святой человек здесь, – закричал Бравлин, – и ударил меня по лицу, и обратилось лицо мое назад! Верните все, что взяли!» Напуганные дружинники побросали добычу. После этого они подхватили было князя на руки, но он снова закричал: «Не делайте этого! Пусть буду лежать, ибо изломать меня хочет один старый святой муж. Притиснул меня, и душа из меня вот-вот изойдет! Быстро выводите рать из города сего». Русы, пуще прежнего устрашенные происходящим, повиновались. Описываемое князем напоминало поведение враждебных духов-душителей в славянских поверьях. Так что нет ничего удивительного в том, что войско не усомнилось и послушалось. Оставив всю добычу прежним владельцам, рать поспешила оставить Сурож. Соратники вернулись к лежащему в храме перед гробом князю. «Возвратите все, – сказал тот, – сколько пограбили, священных сосудов церковных в Херсоне и в Керчи, и везде, и принесите все сюда, и положите ко гробу Стефана». Но этого не достало. Князю послышался «страшный» голос святого: «Если не крестишься здесь в моей церкви, не уйдешь отсюда и не возвратишься домой».
«Пусть придут священники, – воскликнул в ответ князь, – и окрестят меня! Если встану и лицо мое обратится, то крещусь!» Архиепископ Сурожский Филарет, преемник Стефана, поспешил к северному завоевателю. Вместе со своими священниками он стал читать над страдающим князем молитву. Наконец, со словами таинства крещения «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!» – князь выпрямился. Увидев это, «бояре» поспешили креститься по его примеру. Шея князя все еще болела. Сурожские священнослужители посоветовали: «Пообещай Богу, что всех взятых в плен мужей, жен и детей, захваченных тобой от Херсона до Керчи, ты велишь освободить и возвратить назад». Князь немедленно велел распустить полон. Затем он еще неделю прожил у гроба Стефана. Наконец, одарив церковь «великим даром», Бравлин удалился восвояси. Уходя, он «почтил» также горожан и особенно окрестивших его священников.
Во всей этой истории, сохраненной сурожским преданием, нет ничего невероятного для тех времен. Даже с точки зрения «рационального» сознания. С точки же зрения сознания религиозного – произошло достойное запечатления в памяти потомков чудо. О нем помнили в Суроже и спустя два века, сопоставляли со своими знаниями о Руси. Вскоре после Крещения Руси при князе Владимире, также тесно связанного с землей Крыма, старинная легенда было записана в сборник «Чудес».
Мир с крымскими ромеями в конечном счете отвечал интересам Бравлина. Он добился главной своей цели – разведал и проложил путь к богатым южным землям, а заодно убедился в их богатстве. Благодаря событиям в Киеве путь этот пока оставался безопасен от хазарских сборщиков подати. Мирная же торговля с ромеями судила барыши не меньшие, а большие, чем война. И не меньшие, в конечном счете, чем торговля с Востоком. Тем более что и по Черному морю с мусульманским миром было возможно установить связь.
Но не только это, конечно, занимало мысли Бравлина, когда он с ратью возвращался на север. И не только ради мира и торговли пожертвовал он доброй частью военной добычи и всем полоном. Назад он возвращался крещеным, христианином. И грозные события в Сурожской Софии, разумеется, не забылись ему и его дружине. Насколько искренним было обращение Бравлина? Неизвестно. Поскольку внезапно явившись на страницах истории, он столь же внезапно исчезает с них. Дальнейшие события на Севере воссоздать можно, но это выходит за рамки нашего повествования. Во всяком случае, обращение его дружины оказалось непрочным, сиюминутным. В IX в. большинство русов – пусть не все поголовно – оставались опять язычниками. Но все же в тот момент первой и главной ценностью, привезенной «из Грек» по пути на север, «из Варяг в Греки» и «из Грек по Днепру», оказалась именно новая вера первого русского князя.
А главным историческим итогом похода Бравлина оказалось создание в начале IX в. той системы путей – не только торговых – которые потом на протяжении веков служили кровеносными артериями Восточной Европе. По ним двигались товары, перемещались войска – и растекалось культурное влияние христианской Империи. Вот как описывает эту величественную систему речных и морских путей Нестор: «Поляне жили особо по горам сим, и был путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, и вверх Днепра волок до Ловати, и по Ловати войти в Ильмерь озеро великое, из того же озера течет Волхов и впадает в озеро великое Нево, а того озера входит устье в море Варяжское. И по тому морю идти до самого Рима, от Рима прийти по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда прийти в Понт море, в кое впадает Днепр река. Днепр ведь течет из Волковскаго леса, и течет на полдень, а Двина из того же леса течет, и идет на полночь, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток, и впадает семьюдесятью жерлами в море Хвалисское. Так что из Руси можно идти по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток дойти в жребий Симов, а по Двине в Варяги, а из Варяг и до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепр впадает в Понтское море тремя жерлами, в море, что слывет Русским, – по нему же учил святой Андрей, брат Петров».[2086] Последняя фраза – прямой мост к легенде об апостоле Андрея. По летописи, именно он, весьма символично, стал первопроходцем великого пути, на самой заре христианства.
Имена самых великих народов подчас возникают благодаря историческому случаю. И само по себе появление названия «русь» на словенском Севере оставило немного следов в истории. Но первые шаги руси на арене мировой истории действительно сыграли роль в становлении Руси с большой буквы. Путь из Варяг в Греки, проложенный походом Бравлина, стал связующей нитью, главной артерией, вокруг которой вырастает Русское государство раннего средневековья. Потому-то и станет Русь именно Русью, а не «Полем», «Словенами» или «Деревами». И большее, чем просто символ, видится в том, что первый известный русский князь стал и первым князем-христианином. Первым, что пришло на Север славянского мира по пути из Грек, оказалась даже не военная добыча – а христианская вера.
И в то же время появление Руси на сцене истории – лишь веха на долгом пути. И едва ли поворотная. Одно название не создает государства. Основы его строились издревле, со времен легендарного антского «королевства» и дунайских походов славян. Родословную Руси-государства можно выводить от древних дулебов, от племенных «княжений» Кия и Волха. До всякой «руси», до первого «руса». Но это – начало пути. Завершением же его станет отнюдь не освоение воинами-торговцами пути через всю Восточноевропейскую равнину. При всей значимости этого деяния в истории. И не сплочение вокруг славянского ядра разноплеменного дружинного братства – как будто в предвидение всей грядущей истории Руси и многонациональной России. Не здесь – конец пути. Только на исходе Х в. трудами князей-просветителей Ольги и Владимира вокруг торгового пути, тянущегося от варяжской Балтики до отныне Русского Понта, сложится, наконец, подлинное единство. Начатое безвестными поколениями предков задолго до Бравлина и продолжавшееся после него строительство нового общества завершится. И только тогда восточные славяне примут имя Руси как свое. Только тогда в мире действительно родится новое – новое государство, новая цивилизация, Русь христианская.
Наступал IX век – век строительства новой, средневековой Европы. Племенной строй, служивший славянам на протяжении веков и тысячелетий, теперь уходил в прошлое. Наступало время строительства государства и цивилизации. При этом одни внешние силы поглощались этим процессом – как кочевые болгары или на Руси скандинавы. Другие же, которых поглотить оказывалось невозможно, – франки или хазары, – становились дополнительным стимулом к сплочению. Внешние угрозы и влияния подталкивали славян – но не являлись единственной побудительной причиной. Становление славянских государств, зарождение славянской цивилизации являлось внутренней потребностью славянского общества. И именно внутренними силами, на веками выстраивавшемся фундаменте, появились в IX–XI столетиях средневековые государства Славянского Мира.
<< Назад
Просмотров: 7526